Похоже, что история и вопросы, связанные с интерпретацией истории, становятся все более важными в России с каждым днем. В чем вы видите причины этого? 

Рост внимания к "вопросам истории" наблюдается во всем мире. Думаю, это связано с глобальным кризисом той формы идентичности, которую когда-то назвали национальной, и которая связана с формированием национальных государств. Распространение глобализма в его разных видах, от культурного до экономического, сопровождается расширением транснациональных и транскультурных форм, "разъедающих" классическую национальную идентичность. Носители такой идентичности ищут ответ и находят его в этом самом обращении к "вопросам истории". Конечно, это глобальная тенденция имеет свои особенности в разных регионах и странах.

В России специфика заключается в том, что здешние элиты вернулись к идее особой роли России в мире, особого пути, Sonderweg (также возникшей в 19 веке). Этот поворот связан с поисками исторического обоснования такой роли. Не менее важным фактором является то, что история важна для поддержания внутренней идеологической и политической  гомогенности, нейтрализации внутренних вызовов, в частности, регионализма и региональных этнонационализмов.  Можно назвать еще много разных других причин, но они -   производные  от тех, что я назвал выше. 

Как вы оцениваете сегодняшнюю российскую историографию, особенно по сравнению с перестройкой и первыми годами после распада СССР? 

Российская историография не представляет собой некоего единого, единообразного культурного явления. Здесь есть официальный нарратив, представленный политикой памяти федерального центра и школьной программой изучения истории, есть региональные и этнонациональные нарративы в регионах.

Идеологически (если речь идет об аффирмативной историографии) тут представлен довольно широкий спектр - от либералов до консерваторов и националистов. Наконец, тут есть довольно мощный слой историков, работающих в рамках аналитической истории, по методологическому уровню вполне включенных в мировую историографию.

Если я правильно понимаю подтекст этого вопроса: отношение к советскому прошлому в истории России, то здесь опять нужно делить историографию на аффирмативную, дидактическую и аналитическую. Хотя во всех произошла "нормализация" советского прошлого и отказ от описания его как сплошной "черной дыры", бесконечной череды трагедий и потерь, видно, что в дидактической и аффирмативной истории нормализация означает апологию советского периода и даже частичное  оправдание преступлений сталинизма и крайностей "коммунистического строительства».  Xотя это тоже будет упрощением, неизбежным в любой обобщающей схеме).

В аналитической историографии нормализация означает переход от идеологически обусловленных суждений к рациональной, взвешенной оценке советского времени, обсуждение его в рамках академической дискуссии, хотя это довольно сложно, учитывая давление официальной  политики памяти. 

Почему российские политики так сильно сосредоточены на проблеме так называемого переписывания истории или фальсификации истории? Почему они обеспокоены историей Второй мировой войны и пакта Риббентропа-Молотова, особенно граждане России, и почему они так нервничают, когда обсуждают  преступления сталинизма в Украине, Польше, Прибалтике и других странах?

Здесь опять следует разделять официальный дискурс как в истории, так и в политике памяти, и аналитическую историю. Если вопрос касается политиков, представляющих официальную историю и память, то я отсылаю к ответу на первый вопрос. В целом Вторая мировая и ее итоги  - предмет спекуляций и манипуляций как со стороны российской правящей элиты, так и со стороны элит Центрально-Восточной Европы.

Яблоком раздора, конечно же, является интерпретация. Политическим и культурным элитам Центрально-Восточной Европы и Балтии важно представить свои нации как двойные жертвы нацизма и коммунизма. Поэтому они на политическом уровне продвигали и продвигают идею уравнивания нацизма и коммунизма. Это им частично удалось, внедрив на общеевропейском уровне День памяти жертв нацизма и сталинизма (не коммунизма как такового).

Представляя себя двойной жертвой,  они решают сразу несколько задач: поясняют свои сложности со "строительством капитализма", объясняют отставание от "старой Европы" и наличие родимых пятен в виде коррупции, сложностей с государственным менеджментом и т. п. В какой-то мере это позволяет и несколько смягчить неудобные вопросы, связанные с коллаборацией с нацистами, участие в Холокосте и других преступлениях против человечности их собственных национальных героев.

Для России этот "внешний вектор" также очень важен по многим причинам. Миф о Великой Отечественной войне является  по сути учредительным для национального самосознания того сообщества, которое Путин называл "российской нацией". Это миф о Великой Победе, великих жертвах и победе добра над злом, скрепляющий Россию изнутри. Когда "освободительный поход Красной Армии" на запад представляют как вторую оккупацию и зло, не меньшее, чем нацизм - это воспринимается как серьезный вызов не только престижу, но и внутреннему единству страны. Стоит помнить о том, что при ответе на вопрос - чем вы больше всего гордитесь? - стабильно наибольшее число респондентов в России называют отечественную историю.